Легенды

Легенды станицы

На синем, прозрачном небе, дрожащем сквозь плывучее марево, которым особенно запоминается донская станица, очерчиваются чистыми белыми силуэтами здания и дома, бесстрашно ставшие у самого края стометрового каменистого обрыва, словно заглядывая и стараясь проникнуть в тёмные стремнины Дона. Зелень парков и садов, своеобразно оттеняясь на белом полотне строений и безупречно чистом небе, придаёт общим очертаниям его не только домовитый, благоустроенный, но и привлекающий к себе вид. Залитый благодатным светом, просторный как сама степь, он словно бы встаёт перед нами во весь свой рост центральной – Октябрьской и параллельными с нею улицами, кинутыми на плоскогорье, с утопающими в зелени красивыми, сверкающими белизной строениями. Лишь глубокий овраг, режущий город почти пополам, сколько-то портит его лицо. Он кажется морщиной или шрамом на чистом челе человека. И всё же город красив. Он как бы растёт и тянется к венчающей плоскогорье и город «Пирамиде», господствующей над всем здесь простором горе. Но не менее глубокое впечатление останется у вас, если вам пришлось глянуть на город со степной стороны его - с «Пирамиды». Город откроется вашему взору, свободно раскинувшись по взгорьям и низинам над Доном, укрываясь от летнего зноя в прохладной тени богатой зелени. Но сам, город, лежит теперь внизу, видны лишь его окраины. Сам же он пошёл к Дону, к урочищу «Брехунья» перед Доном. Сзади вас степь, раздольная, широкая. И не ускользнёт от вашего взгляда, как дальше, внизу, Дон, волной игривой перебирая серебристые солнечные блики, мягко опоясывает город: как громадный, зеленеющий озёрными камышами луг, окаймляют тёмные дубравы, как в множестве раскинулись близкие и далёкие хутора и станицы, шумные по утрам и безмолвные в полдень. А дальше песчаные буруны, намытые Доном в далёком прошлом и поросшие красноталом и местами тополями. И где-то там, уже совсем далеко, за пятьдесят с лишним вёрст, минуя красноталовую прозелень, дубравы и ольшаник, виднеется, сизой канвой отделяясь как от чёрного леса, так и от мутнеющего, словно припорошенного, но чистого неба длинная Арчединская гора. И над всем беспрестанно течёт и заполняет всё марево, трепетное, чуткое. Словно это прозрачная родниковая вода половодьем весенним затопила и луга, и дубравы, и пески, и станицы с хуторами, и даже сам город. Временами же кажется, будто по волнам этих воздушных струй и в самих них всё беспрестанно движется и вместе с ним торжественно плывёт не только навстречу необозримым степным просторам, но самим великим просторам жизни. Да, откуда ни кинули бы вы взгляд на степной придонский город Серафимович, и его окрестности, отовсюду вы найдёте в его очертаниях множество своеобразного, красивого, если не сказать великолепного. Отовсюду бросится вам в глаза его горделивая казачья осанка, и особенно из Задонья его бравая стать, словно бы унаследованная от далёких, первых его основателей. Но, ведь, город Серафимович и есть казачий город на Дону, в прошлом казачья станица Усть-Медведицкая, а в самом начале - казачий городок, стан у устья Медведицы.

Николай Караваев, учитель-краевед.

Городок у устья Медведицы переходит на правобережье Дона

То тихими плёсами нежно ласкается Дон у станицы Усть-Медведицкой, к своим берегам, то водяные кудри крутит, словно молодец лихой; то спокоен он, кроток, и тогда и в тихие лунные ночи, и ясными зорями нет ничего его прекраснее. То сварлив и неуёмен он, и тогда только смелому сердцу бешеная стихия его по душе. То гладью полированной стелется он, перебирая самоцветами неба голубого, солнца лучистого, тенями дуба столетнего, да вербочки хрупкой; то суров он и мрачен, подобно воину в сражении, и тогда только волнами пенистыми перекипают и грозно волнуются, подымаясь из пучин, его воды.

И стоит городок – казачья станица Усть-Медведицкая, на отлогом песчаном берегу его, дубовой стеной обложенная, и то радуется спокойной величавости Дона, то напряжена вся и сторожко прислушивается к тому, как он безудержно, буйно, по-казачьи, гуляет. И страшновато станице становится особенно в богатые весенние паводки, когда стремительно, напористо налетает он, мутный и бесшабашный, далеко уходя в луг и к лесным бурунам, сзади её, угрожая смыть всё на своём пути. Уж и стены вокруг укрепляет она, вал земляной насыпает, чуть не крепости строит, да что ему с силищей его весенней стоит разбросать брёвна дубовые, размыть насыпи земляные, унести всё в пучину свою? Забава одна!
А Дон с каждым годом наседает яростнее, режет как ножом песчаный берег, теснит влево, лукой изгибаясь на северо-восток, напирает на казачий стан-городок, отбирая удобные земли по берегу, прожорливо поглощая их своими ненасытными водами, воровски смывая пучинной стихией беззащитные казачьи курени. Подбирая под себя левый берег, Дон всё дальше отходит от каменистого правого, выбрасывающего, ежегодно массу глины и камня образует, подхватывая из Медведицы и Протоки песок, песчаные наносы, оставляет за собой, как летопись далёкого своего прошлого, старые русла и ямы. И призадумался стан Усть-Медведицкий, что около быстрой реки, реки Медведицы, на низовом лугу, лугу Донском, стал по размысливать, да по раздумывать о новом для себя месте.

/Архив Караваева. Т.1. с. 32/

Пахомова пещера

В{ысоко над Доном, под каменистым обрывом, в глубокой пещере основал себе жильё беглый казак по имени Пахом.
Богата земля Придонья, не тронута рукой человека. Но Пахому нечем было поднять её, нечем засеять. Уходил он на охотничий промысел в девственные леса, к луговым озёрам, в пойму Дона, к Медведице и Протоке. Промышлял рыбой, зверьём, дикими фруктами, ягодой, заготавливая себе пищу на зиму. Там, на левой луговой стороне, чуть ниже протоки, в дремучем дубовом лесу, на месте возвышенном, и не заливаемом в половодье, с которого открывалось и было видно, как на ладони, обширное плоскогорье правобережья. Пахом и определил себе место для стана, оборудовал небольшую избушку-курень, куда в последствии и пересилился Пахом, оставив свою неуютную пещеру. Шли годы вокруг Пахомова стойла собирались такие же беглые, как и он. Стан рос, растягивался вдоль Дона, ширясь в задонскую степь. С тех пор место расположения пещеры первого пристанища Пахома, называют Пахомовой пещерой.

Пирамида

В южной части станицы Усть-Медведицкой, ныне город Серафимович, есть гора, высота которой 243м. Это самая высокая точка близлежащих окрестностей. Примечательно, что по форме она похожа на геометрическую фигуру- пирамиду. Это сходство давно заметили казаки, так и прозвали высоченную гору над Доном – Пирамида.

Буерак Птахина

Первым переселенцем правобережной станицы был никто иной, как священник. Кроткого нраву, человек набожный по фамилии Птахин. Поселился он вблизи буерака, поросшего мелколесьем. Именем того священника- первого поселенца и стали называть сам буерак – Буерак Птахина.

Брехунья

По правобережью Дона, вблизи небольшого озерца, жители Усть-Медведицкой станицы, жившие на левом берегу, располагали «базы» /дворы, где зимовал скот/. В качестве охраны использовали собак на цепи. Зимними ночами к базам со скотом частенько подходили из степи волки, на которых «брехали»/ лаяли/ сторожевые псы. Лай собак отдавался отчётливым эхом как в самой станице, так и на берегу озера, что служило своеобразным сигналом казакам. Это и послужило поводом назвать стан вокруг озера – Брехуньей. Сейчас это место ничем не напоминает далёкого прошлого: озеро пересохло, а само место заросло вербой, тополями и др., но название за ним, тем не менее, осталось прежним – Брехунья.

Поляна «ПОРТКИ»

Переехав Дон, женщины пошли в сторону леса. В лесу, на поляне, лежало не сгреблённое сено. Вчера они не успели закончить. Решили с утра пораньше сходить закончить. Шли, гутарили, хуторские сплетни передавали одна одной. Не заметно прошли дубнячок и тут бабы вдруг остановились как вкопанные. Впереди на сучке дуба висел силуэт человека. Бабы оторопели, стали крестится, запричитали молитву, зашушукались – Иван повесился.

А это был Иванов покос. Стали вести пересуды про Ивана, вспомнили всё что было и не было с Иваном. Постепенно робость прошла, медленно стали подходить к этому силуэту. А кума, этого Ивана, с испугу помчалась обратно в хутор – Иван повесился. В хуторе поднялся такой переполох, и что там было. А на самом деле, когда бабы подошли, на сучке висели портки (нижнее мужское бельё) - смеху было. Оказывается, Иван искупался в озере когда проверял вентеря. Своё мокрое бельё повесил сушиться, а сам прилёг вздремнуть и так сладко спал, что даже не чуял, как подошли к его шалашу бабы. Вскочил Иван от шума и пулей вылетел из своего укрытия, в чём мать родила. И смех, и грех Ивану, долго ходили байки по хутору про него. Постепенно всё утихло, а вот та поляна до сих пор стала называться «Портками».

Усть-Медведицкий мужской монастырь

В старые времена на Дону, на правом его берегу, против устья Медведицы, на склоне высокой горы, прямо над водой, стоял мужской монастырь. На Пасху в 1752 году монастырь устроил большое ночное моление. Со всех окрестных станиц сошёлся народ. Разлив в тот год был большой, вода поднялась до самой церкви. Казаки с жёнами и детьми на лодках-долблёнках приставали прямо к паперти, ставили в ряд на каменные ступени куличи-пасхи, сыр, яйца. Церковь вся в огнях, вот-вот должен был выйти монастырский поп и окропить всю снедь святой водой. Ждёт народ, кто молится, кто тихо перешептывается. Вдруг, слышат, что-то ухнуло внутри горы… Земля вздрогнула, осела… Люди и оглянуться не успели, как весь уступ, на котором стоял монастырь с церковью и богомольцами, сдвинулся и пополз в воду. С Дона поднялась огромная волна и захлестнула осевший берег. Вот так и погиб Усть-Медведицкий мужской монастырь. После выяснилось, что монахи неудачно выбрали место для постройки монастыря, уступ оказался старинным оползнем. Когда талые воды, напитав почву, поднялись, гора треснула и осела, а монастырь столкнула в разлившуюся реку.

Как Донские казаки спасли Суворова...

В ночь на 9 мая 1773 г Суворов едва не погиб из-за небрежно ведшейся сторожевой службы. Был Иванов день, и донцы, полтысячи которых входило в суворовский отряд, сильно подвыпили. Утомленный генерал-майор спал в палатке на земле, завернувшись в плащ, когда его разбудили во тьме боевой клич : "Алла! Алла!". То были турецкие конные ополченцы, выскочившие из засады, - четыреста спагов с ятаганами наголо. Часть всадников бросилась на русский лагерь, а тридцать спагов поскакали прямо на выбежавшего из палатки Суворова. Один из них уже занес над генералом ятаган, но тот отразил удар, в это мгновение подоспели казаки Усть-Медведицкого есаула Захария Сенюткина, который в 1771 г отправился в дунайскую армию добровольцем и выказал замечательное мужество. В ту ночь есаул вернулся из соседнего отряда Потемкина и спал на копне сена возле суворовской палатки. Остановленные его казаками турки были атакованы с фронта и флангов карабинерами полковника Мещерского и отогнаны за Дунай. После схватки Суворов обнял Сенюткина и в присутствии всего отряда:

- Спасибо, чудо-богатырь. Ты спас меня от верной гибели!

Михайлов О. Н. "Суворов"